Когда я шлепнулся на пол, напряжение, терзавшее меня все это время, вмиг исчезло, а изнутри поднялась какая-то незнакомая, непонятная, не знающая удержу дурашливость. Я расхохотался так, что затряслись волосы на голове. Какая же глупость! Какая чушь! Я разразился неудержимым смехом. Вздымаясь откуда-то из глубин души, он сотрясал все мое тело, пока не достиг такой силы, что, казалось, еще немного — и моя плоть отделится от костей.
А-ха-ха-ха-ха! Что за глупость?! Да не все ли равно, как меня зовут? Забыл — и ладно! Я — это я! Не так ли? А-ха-ха-ха!..
Дурашливость сделалась совершенно нестерпимой, и я повалился на пол. Я скреб пальцами голову, бил себя в грудь, сучил ногами и хохотал. Хохотал… хохотал… хохотал… Глотая слезы, задыхаясь, вертясь, елозя, ворочаясь, я все хохотал.
А-ха-ха-ха-ха! Да как же это?
С неба я, что ли, свалился? Или из земли вырос?.. Стоит тут какой-то странный человек, и я понятия не имею, кто это… А-ха-ха-ха-ха!
Где он был? Чем занимался до сих пор? И что ему делать дальше? Он же ничегошеньки не понимает… И я только что с ним познакомился. А-ха-ха-ха-ха…
Что же это такое? Загадка? Нелепость? Ха-ха… ха-ха… Нелепость, нелепость! Ха-ха-ха.
Как же больно! Просто невыносимо. И чего я такой кретин? А-ха-ха-ха-ха!
Безостановочно смеясь, я все катался по полу из искусственного камня, но вот силы мои иссякли, а дурашливость куда-то подевалась. Я поднялся и протер глаза. У моих ног лежали следы недавнего буйства: три куска хлеба, тарелка салата, вилка и закупоренная бутылка молока.
Я почему-то залился краской, хотя рядом никого не было. Мне вдруг страшно захотелось есть, и, лишь поправив пояс, я схватил в одну руку еще теплую бутылку молока, а в другую — тост с маслом и принялся завтракать. Поддевая вилкой овощной салат и набивая рот невыносимо вкусной пищей, я спешно жевал, запивая жадными глотками. Наконец я откинулся на свежую простынь и, блаженно потягиваясь, закрыл глаза.
Я продремал, наверное, минут пятнадцать-двадцать. От сытости или нет, но силы меня покинули, по ладоням и ступням разлилось тепло, а в голове ощущалась темная пустота… То где-то рядом, то из самых ее глубин раздавались и стихали утренние звуки. Какая вялость… какое бессилие…
Грохот дорожного движения. Торопливый топот сапог. Важное цоканье гэта [2]. Звонки велосипедов. Где-то выбивали пыль…
Вдали каркал ворон. Кажется, рядом, на кухне, разбилась чашка. Вдруг из-за окна послышались женские крики.
— Фу, как гадко! Правда… Я перепугалась! Не ожидала… Не шути так! Ха-ха-ха.
Мой желудок отозвался радостным урчанием. Все эти звуки сливались в общий гул. Постепенно он уплывал от меня и моей приятной дремоты — дальше и дальше. Как же приятно… Как хорошо…
Откуда-то издалека отчетливо донеслось необычное «уи… уи… уи-уи-уи-уи». Так высоко и четко, словно свисток, могла звучать лишь сирена, и мне подумалось, что эта машина спешит ко мне по ужасно срочному делу. «Уи-уи-уи-уи» заглушило все звуки утренней тишины. Огибая повороты, оно свернуло в мою сторону и с удивительной скоростью помчалось к моей сонной голове, но вдруг, уже готовое врезаться в растрепанные волосы, отклонилось и описало огромную дугу, затем сбавило ход и с высоким ревом повернуло назад, проехало с квартал, и снова развернулось ко мне, приблизилось с громкой, оглушительной трелью и сразу же затихло. Больше я ничего не слышал. Весь мир замер, и я погрузился в сон.
После пяти спокойных минут в замочной скважине у изголовья что-то провернулось. Скрипнула тяжелая дверь, раздался шорох. Я рефлекторно вскочил с кровати, обернулся и… был поражен увиденным!
Прямо передо мной, у тяжелой, прикрытой двери, возникло небольшое плетеное креслице. А над ним, чуть ли не до потолка, возвышалась удивительная фигура. Она взирала на меня откуда-то сверху.
Это был великан ростом выше шести сяку [3], с вытянутым лошадиным лицом и бледной, точно фарфоровой, кожей. Под длинными, тонкими бровями поблескивали маленькие, как у кита, глазки. Взгляд был мутным и бессильным, точно у дряхлого старика или умирающего. Крупный, как у европейца, нос выдавался вперед, переносица ярко блестела. Под носом вытянулись большие, плотно сомкнутые губы, тоже бледные. «Уж не из-за тяжелой ли болезни?» — подумалось мне. Необыкновенно широкий покатый лоб, похожий на крышу храма, и огромная, как нос военного корабля, челюсть выглядели зловеще… Я был уверен: передо мной обладатель эксцентричного, сверхчеловеческого характера. Черные блестящие волосы гиганта были разделены пробором. Он стоял перед изящным плетеным креслом, которое больше подошло бы женщине. Одетый в дорогое пальто из коричневой кожи, он длинными пальцами — бледными и волосатыми — перебирал платиновую цепочку. Ну точно злой колдун, практикующий магию или нечто подобное!
Я оглядывал этого великана с трепетом: затаил дыхание, хлопал ресницами и робко шевелил языком, словно едва вылупившийся птенец. Мне стало вдруг ясно: это он ехал сюда на автомобиле! И я невольно уселся поудобнее — лицом к гостю.
В мутных глазках гиганта тут же зажегся холодный огонек достоинства. Пока он разглядывал меня свысока, я захотел сжаться в комочек и опустил голову.
Но гигант не обратил на это ни малейшего внимания. Изучив меня с предельным равнодушием, он поднял голову и перевел свой затуманенный взор на комнату. И пока он оглядывал каждый угол, мне вдруг показалось, что этот зловещий господин видит насквозь все мои позорные делишки с самого момента пробуждения. Мне захотелось съежиться еще сильней, а в душе поселился страх. Зачем же он здесь?..
Но тут случилось неожиданное. Великан вдруг сжался и наклонился вперед, будто напуганный чем-то. Он спешно сунул руку в карман пальто, вытащил белый платок, торопливо отер лицо и тут же отстранился от меня. По телу его пробежала дрожь, и он слабо откашлялся, что совсем не сочеталось с внушительным обликом. Наконец гость отдышался, успокоился и, повернувшись ко мне, с поклоном произнес:
— Очень приятно… Я не вполне здоров… Прошу прощения за верхнюю одежду…
Голос великана напоминал женский, контрастируя с обликом. Но, услышав его, я немного успокоился. Великан показался мне искренним и мягким. Со вздохом облегчения я поднял голову. Тот вновь покашлял и вежливо поднес визитную карточку прямо к моему лицу.
— Прошу… кхе-кхе… я…
С учтивым полупоклоном я принял карточку обеими руками.
ИМПЕРАТОРСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ КЮСЮ
ПРОФЕССОР СУДЕБНОЙ МЕДИЦИНЫ
ДЕКАН МЕДИЦИНСКОГО ФАКУЛЬТЕТА
КЁТАРО ВАКАБАЯСИ
Я несколько раз ошарашенно перечитал слова на карточке. Затем оглядел сверху вниз и снизу вверх этого огромного господина, который стоял передо мной, и, пытаясь сдержать кашель и невольно озираясь, едва вымолвил: «Я… в университете Кюсю?»
Под левым глазом доктора Вакабаяси нервно задрожал мускул (или же это была присущая лишь ему улыбка?). Бледные губы затрепетали:
— Так точно… вы в университете Кюсю… седьмая палата кафедры психиатрии. Прошу прощения за вторжение. Полагаю, следует доложить вам причины столь внезапного визита. Некоторое время назад вы интересовались у медсестры, которая раздает еду, своим именем. Мне сообщил об этом дежурный врач — и вот я здесь. Как поживаете? Удалось ли вспомнить, как вас зовут? Вернулась ли память?
Я не мог ничего ответить и, разинув рот и выпучив глаза, пялился как идиот на огромный подбородок, что торчал прямо перед моим носом…
Но как тут не удивиться?! Тень имени будто преследовала меня с самого утра.
С того момента, как я спросил у медсестры свое имя, прошел от силы час. Но доктор Вакабаяси успел, несмотря на болезнь, одеться и прийти сюда, чтобы узнать, не вернулась ли ко мне память. Слишком уж подозрительная поспешность, слишком таинственный интерес…
